"Неужели ты заставил их исследовать твой сон?!" (с). Дж. Уилсон.
Для понимания дебрей души доктора Хауса, не всегда приятным довеском к выражениям лица и глазам мистера Лори, являются сны и глюки нашего героя.
читать дальше
В 3х16 нам кровожадно демонстрируется один из самых страшных страхов Хауса, страх потерять ногу. Можно даже осмелеть, и предположить, что подобный кошмар снится ему не впервые.
Два раза в сериале услужливая камера оператора показывала нам POV Хауса: в этой серии, и в серии про псевдо-кому (коротенький кадр в лифте). В серии про псевдо-кому тоже имели место глюки.
В обоих случаях состояние здоровье героя (в начале физическое, а потом и душевное) заставляло нас за него тревожиться. Теперь представьте себе уровень этой тревоги у самого героя.
Страх Хауса перед собственным увечьем озвучен в еще одной серии, где глюки играли не последнюю роль. Ну да, я имею в виду "Три истории".
Но в этой серии, Хаус говорит об этом открыто: "Я люблю свою ногу, она была со мной с тех пор, как я ее помню... вы ее не отрежете".
Страх потери конечности является не только буквальным и понятным страхом лишится части тела, но так же перекликается с более глубинным ужасом, который часто мотивирует поступки Хауса- страх перед потерей свободы выбора.
Хаус травмирован решением Стейси, отнявшем у него свободу выбора, и не удивительно, что шрамы после этого случая проявились не только на его бедре, но и в душе.
Здесь я позволю себе копнуть еще глубже, и за этими двумя верхними слоями, нарыть еще один, о котором уже упомянула вскользь.
И в этой темной шахте, я вижу еще один страх Хауса, страх кастрации.
Хаус сам по себе является персонажем эдипальным. И тут я не имею в виду только его хромоту, которая говорит сама за себя, не только его сфинксовые "три ноги", о которых он сам же и говорит своему отцу в серии: "Папенькин сынок".
Нерешенный конфликт с отцом, превалирующее чувство вины, неумение прощать себе ошибки, жестокая совесть, постоянный бунт против начальства, будь оно в лице сильной женщины или всемогуших копов... Какие еще симптомы следует записать, чтобы дифдиагноз эдипового комплекса прорисовался отчетливыми буквами на белой доске?
Но если неискушенные во фрейдах и софоклах зрители все еще сомневаются, серия "Совершенно секретно" развеивает последние колебания, и чуть ли не грубо бросает нам в глаза проблемы Хауса с собственным детородительным органом. Теперь паралель кажется почти прозрачной.
Все еще не верите?
Подумайте, кого Хаус так отчаянно пытается вспомнить во сне? Кем он одержим настолько, что, по словам Уилсона (а я верю Уилсону, интерпретатору подсознания Хауса), не может даже помочиться спокойно? Какого солдата от там забыл? Уж не своего ли отца?
Страх Хауса потерять ногу, является не только страхом перед увечностью и потерей свободы выбора, но и символизирует страх перед импотенцией, страх лишится мужского достоинства от руки соперника, которого и символизирует пациент, бывший ухажер интересующей Хауса женщины.
Вот и нарисовался любовный треугольник, вечный спутник эдипального конфликта.
Но меня, как всегда, занесло не в ту степь.
Поднимаюсь на этаж выше.
Стейси, лишившая Хауса свободы выбора, в некотором смысле “кастрировала” Хауса, забрав у него возможность рапоряжаться собственным телом, собственной жизнью. Наверняка Хаус дружит с Сартром, и следует его уверждению, что человек является ничем иным, как суммой своих выборов. Ведь Хаус больше всего прочего, ценит в людях умение выбирать, решать за себя. Ради таких пациентов он решает загадки Сфинкса.
Он готов был ценой собственной карьеры заплатить за жизнь булимички, когда та выбрала жизнь, и он же готов был дать спокойно умереть девочке из "Аутопсии", когда та выбрала смерть. Ведь даже у детей в мире Хауса никто не отнимал свободный выбор.
Последняя серия, всколыхнувшая негодование у некоторых зрителей, призвана, на мой скромный взгляд демонстрировать очередной выбор и отношение Хауса к нему.
Еще один солдат становится пациентом Хауса. Но на этот раз, у нас отнимают роскошь точки зрения Хауса, и мы не знаем, что творится в его голове.
Но мы уже знаем Хауса достаточно хорошо, и знаем, что возможность ампутации преследует его в самых страшных снах, что он платит за это полу-решение ценой собственного здоровья, как физического, так и психического.
Мы знаем, что Хаус пожертвовал отношениями с любимой женщиной, ради права сохранить ногу, ради права сохранить свободу выбора, которую у него отняли.
Перед нами очередное искаженное зеркало Хауса.
В последней серии солдат делает осознанный выбор.
Он выбирает заплатить ценой конечности за право жить с женой и ребенком. За право стать полноправным отцом.
"То, что ты обрюхатил девчонку, не делает тебя особенным"- говорит Хаус. Он знает, что говорит, нужно платить за право быть отцом. И пациент платит так, как никогда не платил отец Хауса. Какие эмоции вызывает у Хауса этот выбор? Неужели он думает, что пациент всего лишь идиот? Возможно, пациент вызывает его уважение? Восхищение? Как насчет зависти? Неосознанного желания иметь подобного отца?
Все еще сомневаетесь в паралелях?
Не знаю, насколько высосанным из пальца покажется вам следующий аргумент, но он очень вкусный, поэтому воспользуюсь им.
На помощь снова приходит видеокамера.
Сцена Хауса в 3х16 снята так, словно сам Хаус держит камеру. Солдат-пациент (мы уже распознали в нем отца Хауса?), во сне вытаскивающий Хауса из горящего джипа, говорит Хаусу : “Don’t shoot”.
Перевести это можно не только, как: "не стреляй", но и как: "не снимай".
В последней серии, Хаус говорит пациенту: "Мобилизуйся, освобождайся, и через 6 месяцев как-раз успеешь снять на камеру первые шаги сыночка".
И еще вспоминается вырезанная сцена из той серии в шестом сезоне, где Хаусу чудятся голоса. Эта сцена стилизована под любительскую съемку дня рождения маленького Грега, снята с точки зрения отца смотрящего на Хауса снизу в верх.
Из этой цепочки нелогичных ассоциаций, напрашивается вывод, что у Хауса отцовство связно с отстраненым взглядом через камеру, с холодными отношениями, лишенными прямого контакта.
Два солдата, два символических отца, призваны не только наблюдения ради за Хаусовской борьбой за жизнь пациента, но и за тем, что происходит в дебрях души нашего доктора.
Встреча с первым солдатом напомнила Хаусу о страхе потерять ногу, лишиться выбора, быть кастрированным.
Встреча со вторым солдатом отзеркалила другой вариант развития его судьбы, и возможно и то, о чем Хаус неосознанно мечтает.
История второго солдата в иной вселенной, могла бы быть историей самого Хауса.
Возможно, выбери сам Хаус ампутацию, он бы до сих пор счастливо жил со Стейси.
Возможно, выбери его отец семью вместо службы, у Хауса было бы счастливое детство, и чувство вины не доминировало бы в мире его эмоций.
Возможно...
Но нам остается только догадываться, о чем говорит этот взгляд.
И искать глубинный смысл в полной ослепительного света одной комнате.]
Для понимания дебрей души доктора Хауса, не всегда приятным довеском к выражениям лица и глазам мистера Лори, являются сны и глюки нашего героя.
читать дальше
В 3х16 нам кровожадно демонстрируется один из самых страшных страхов Хауса, страх потерять ногу. Можно даже осмелеть, и предположить, что подобный кошмар снится ему не впервые.
Два раза в сериале услужливая камера оператора показывала нам POV Хауса: в этой серии, и в серии про псевдо-кому (коротенький кадр в лифте). В серии про псевдо-кому тоже имели место глюки.
В обоих случаях состояние здоровье героя (в начале физическое, а потом и душевное) заставляло нас за него тревожиться. Теперь представьте себе уровень этой тревоги у самого героя.
Страх Хауса перед собственным увечьем озвучен в еще одной серии, где глюки играли не последнюю роль. Ну да, я имею в виду "Три истории".
Но в этой серии, Хаус говорит об этом открыто: "Я люблю свою ногу, она была со мной с тех пор, как я ее помню... вы ее не отрежете".
Страх потери конечности является не только буквальным и понятным страхом лишится части тела, но так же перекликается с более глубинным ужасом, который часто мотивирует поступки Хауса- страх перед потерей свободы выбора.
Хаус травмирован решением Стейси, отнявшем у него свободу выбора, и не удивительно, что шрамы после этого случая проявились не только на его бедре, но и в душе.
Здесь я позволю себе копнуть еще глубже, и за этими двумя верхними слоями, нарыть еще один, о котором уже упомянула вскользь.
И в этой темной шахте, я вижу еще один страх Хауса, страх кастрации.
Хаус сам по себе является персонажем эдипальным. И тут я не имею в виду только его хромоту, которая говорит сама за себя, не только его сфинксовые "три ноги", о которых он сам же и говорит своему отцу в серии: "Папенькин сынок".
Нерешенный конфликт с отцом, превалирующее чувство вины, неумение прощать себе ошибки, жестокая совесть, постоянный бунт против начальства, будь оно в лице сильной женщины или всемогуших копов... Какие еще симптомы следует записать, чтобы дифдиагноз эдипового комплекса прорисовался отчетливыми буквами на белой доске?
Но если неискушенные во фрейдах и софоклах зрители все еще сомневаются, серия "Совершенно секретно" развеивает последние колебания, и чуть ли не грубо бросает нам в глаза проблемы Хауса с собственным детородительным органом. Теперь паралель кажется почти прозрачной.
Все еще не верите?
Подумайте, кого Хаус так отчаянно пытается вспомнить во сне? Кем он одержим настолько, что, по словам Уилсона (а я верю Уилсону, интерпретатору подсознания Хауса), не может даже помочиться спокойно? Какого солдата от там забыл? Уж не своего ли отца?
Страх Хауса потерять ногу, является не только страхом перед увечностью и потерей свободы выбора, но и символизирует страх перед импотенцией, страх лишится мужского достоинства от руки соперника, которого и символизирует пациент, бывший ухажер интересующей Хауса женщины.
Вот и нарисовался любовный треугольник, вечный спутник эдипального конфликта.
Но меня, как всегда, занесло не в ту степь.
Поднимаюсь на этаж выше.
Стейси, лишившая Хауса свободы выбора, в некотором смысле “кастрировала” Хауса, забрав у него возможность рапоряжаться собственным телом, собственной жизнью. Наверняка Хаус дружит с Сартром, и следует его уверждению, что человек является ничем иным, как суммой своих выборов. Ведь Хаус больше всего прочего, ценит в людях умение выбирать, решать за себя. Ради таких пациентов он решает загадки Сфинкса.
Он готов был ценой собственной карьеры заплатить за жизнь булимички, когда та выбрала жизнь, и он же готов был дать спокойно умереть девочке из "Аутопсии", когда та выбрала смерть. Ведь даже у детей в мире Хауса никто не отнимал свободный выбор.
Последняя серия, всколыхнувшая негодование у некоторых зрителей, призвана, на мой скромный взгляд демонстрировать очередной выбор и отношение Хауса к нему.
Еще один солдат становится пациентом Хауса. Но на этот раз, у нас отнимают роскошь точки зрения Хауса, и мы не знаем, что творится в его голове.
Но мы уже знаем Хауса достаточно хорошо, и знаем, что возможность ампутации преследует его в самых страшных снах, что он платит за это полу-решение ценой собственного здоровья, как физического, так и психического.
Мы знаем, что Хаус пожертвовал отношениями с любимой женщиной, ради права сохранить ногу, ради права сохранить свободу выбора, которую у него отняли.
Перед нами очередное искаженное зеркало Хауса.
В последней серии солдат делает осознанный выбор.
Он выбирает заплатить ценой конечности за право жить с женой и ребенком. За право стать полноправным отцом.
"То, что ты обрюхатил девчонку, не делает тебя особенным"- говорит Хаус. Он знает, что говорит, нужно платить за право быть отцом. И пациент платит так, как никогда не платил отец Хауса. Какие эмоции вызывает у Хауса этот выбор? Неужели он думает, что пациент всего лишь идиот? Возможно, пациент вызывает его уважение? Восхищение? Как насчет зависти? Неосознанного желания иметь подобного отца?
Все еще сомневаетесь в паралелях?
Не знаю, насколько высосанным из пальца покажется вам следующий аргумент, но он очень вкусный, поэтому воспользуюсь им.
На помощь снова приходит видеокамера.
Сцена Хауса в 3х16 снята так, словно сам Хаус держит камеру. Солдат-пациент (мы уже распознали в нем отца Хауса?), во сне вытаскивающий Хауса из горящего джипа, говорит Хаусу : “Don’t shoot”.
Перевести это можно не только, как: "не стреляй", но и как: "не снимай".
В последней серии, Хаус говорит пациенту: "Мобилизуйся, освобождайся, и через 6 месяцев как-раз успеешь снять на камеру первые шаги сыночка".
И еще вспоминается вырезанная сцена из той серии в шестом сезоне, где Хаусу чудятся голоса. Эта сцена стилизована под любительскую съемку дня рождения маленького Грега, снята с точки зрения отца смотрящего на Хауса снизу в верх.
Из этой цепочки нелогичных ассоциаций, напрашивается вывод, что у Хауса отцовство связно с отстраненым взглядом через камеру, с холодными отношениями, лишенными прямого контакта.
Два солдата, два символических отца, призваны не только наблюдения ради за Хаусовской борьбой за жизнь пациента, но и за тем, что происходит в дебрях души нашего доктора.
Встреча с первым солдатом напомнила Хаусу о страхе потерять ногу, лишиться выбора, быть кастрированным.
Встреча со вторым солдатом отзеркалила другой вариант развития его судьбы, и возможно и то, о чем Хаус неосознанно мечтает.
История второго солдата в иной вселенной, могла бы быть историей самого Хауса.
Возможно, выбери сам Хаус ампутацию, он бы до сих пор счастливо жил со Стейси.
Возможно, выбери его отец семью вместо службы, у Хауса было бы счастливое детство, и чувство вины не доминировало бы в мире его эмоций.
Возможно...
Но нам остается только догадываться, о чем говорит этот взгляд.
И искать глубинный смысл в полной ослепительного света одной комнате.]
@темы: жж