Поговори с ней: "Один день, одна комната"

[greg-house-ru]

Поговори с ней: "Один день, одна комната"

Гениальность сериала "Хаус" открылась мне вчера заново. Дополнительная причина смотреть его, заключается в волшебном качестве преображения, которое ему свойственно. Чувство "я открыла Америку" уже не в первый раз постигает меня при пересмотре старых серий.
Именно такое озарение снизошло на меня после просмотра "Одного дня, одной комнаты", которая до вчерашнего дня находилась в самом конце моего личного хаусовского рейтинга.
Сегодня эта серия стала одной из любимых. Люди меняются.

Я даже не буду говорить о том, что эта серия замечательно формулирует всю сущность людских отношений. Мысль о том, что люди важны не сами по себе, а просто потому что случайно оказались на нашем жизненном пути заслуживает отдельного разбора.

3х12 открылась для меня как ключевая серия для понимания персонажа Хауса, его личности и мотивов, а так-же ответила на многие вопросы и разрешила сомнения.
Возможно, изобретаю велосипед, но не могу не поделиться поразившими меня открытиями.

Эта серия является золотой серединой не только третьего сезона, но и всего сериала, если брать расчет от шестого сезона. Именно в ней происходит главная, и, возможно, решающая для дальнейшего развития, перемена в характере Хауса.

Она наступает после кризиcного конфликта с Триттером, и, с первого взгляда, является своего рода затишьем после бури.
Но если присмотреться, настоящая буря начинается именно с этого переломного момента, отголоски которого мы видим в конце пятого сезона.
В этой серии Хаус впервые начинает меняться.

При первом просмотре, меня раздражала пациентка, ее кривляния и нелогичное требование поговорить с Хаусом. Меня бесил сам нетортовый Хаус, который с какого-то перепугу принялся распускать нюни с незнакомой пациенткой и проявил к ней человеческие чуства, так ему не присущие.
Вся эта линия была лишена логики и рационала, и никак не вписывалась в образ главного героя.

Но не тут то было.

Нелогичность этой серии не является продуктом недоработаного сценария; она концептуальна и тонко задуманна.
Переигрывание пациентки тоже показалось мне ходом обдуманным и нарошным. И сделано это для того, чтобы зритель обратил внимание на ее акцентированную эмоциональность, чтобы задумался, что в ней не так.

В этой серии задаются вопросы, которые мучают Хауса на протяжении всего сериала. Как жить в мире лишенном смысла? Можно ли в нем жить? Правилен ли путь сопротивления выбраный Хаусом в мире где правит иррациональность?

В этом новом открывшемся для меня качестве, эта серия перекликается с "No reason", и является квинтессенцией главной борьбы хаусо-мира: борьбы разума с чувствами.
Поверхностное рассматривание этого эпизода как шаблонное лечение пациентки Хаусом к новым открытиям не приведет.

Но если взглянуть на происходящее на экране, как на своего рода глюк, или, вернее, как разговор Хауса с собственным подсознанием, все становится на свои места, и внезапно оказывается, что ничего красивее в сериале не было.

Идея о том, что разговор с находящейся в коме женской стороной мужского сознания приводит к обогащению и излечению мужчины, непередаваемо показана в фильме Альмодовара "Поговори с ней". Оба этих начала необходимы и неразделимы в человеке, желающим жить жизнь полную, свободную. И обе эти частицы помогают друг другу на пути к любви к самому себе, на пути к интеграции.

Не смотря на мою безграничную любовь к гению Альмодовара, приходится признать, что сценаристам Хауса удалось едва ли менее изящно рассказать эту подсознательную историю в этом эпизоде.

Ведь пациентка является предшественницей глюко-Эмбер, и задает ему те же вопросы, что и последняя.
Они даже чем-то похожи внешне.

Я не вспомню, прозвучало ли ее имя в самой серии, но в титрах ее навызают Ив, Евой. Уже само имя позволяет предположить в ней олицетворение женского, эмоционального начала Хауса.

Диалог Хауса с пациенткой, является очередным расщеплением Хауса на "две стороны".
Сторона "логоса", мужская, рациональная, суровая в своей неумолимой логике, надежная гавань нашего доктора, вступает в конфликт со стороной женской, говорящей на ломанном языке лишенном следствий и причин, стороной разбитой, покореженной, изнасилованной судьбой без всяких причин. И эту сторону Хаус боится, как огня, чурается ее, но единственно в ее обретении, в смирении с ней, он сможет обрести покой.

Не Хаус помогает пациентке, а пациентка помогает Хаусу. Помогая пациентке, Хаус помогает сам себе. Обе стороны Хауса на пути к интеграции.

Впервые Хауса по-настоящему цепляет Ив, и он решает с ней поговорить после слов Кемерон, которые, если кто-то сомневался, звучат на 22-ой минуте, в самой середине эпизода.
"Она не может сделать вид, что это не произошло, и поэтому у нее нет выхода, кроме как обработать (to process) то, что с ней произошло".
Парирует Кемерон Форману, который, как и Хаус, придерживается мнения, что лучше делать вид, что ничего не произошло.
Озарение приходит к Хаусу именно в этот момент, и он загорается желанием лечить.

Но на этот раз, озарение не касается пациентки, а самого себя. Хаус понимает, что не может продолжать себе врать, что ему необходимо посмотреть в глаза своей судьбе, подвергнуть рассмотрению собственную жизнь и собственный "несчастный случай".
И несется в палату. Чтобы, возможно впервые после инфаркта, поговорить с самим собой.

"Ты обязана сказать мне, что произошло"- говорит Хаус, растегивая ремни на запясьтьях девушки, и, таким образом, выпускает на волю свое подсознание, свою теневую, женскую сторону. Свою Еву, Эмбер, Аниму.
"Ты не должна разрушать себе жизнь- говорит Хаус самому себе- Это ничего о тебе не говорит, это не твоя вина".

Эти слова являются первым шагом к прощению Хауса самому себе. Первым шагом к отдалению от вечно маячащей перед его взором фигуры Великого Отца, Логоса, отца реального. Отца-мужчины не допускающего промахов, казнящего Хауса за каждый неверный шаг, и больше всего, за ошибку в собственном диагнозе.

Именно в этой серии, мы окончательно понимаем, почему Хаус так боится ошибится, отчего цепляется, как за спасательный круг, за свою логику, за статистику, за науку. Отчего он стал диагностом. Ведь неверное решение приведет его к ледяной ванне, к ночи проведенной во дворе.

"Я никогда не мог совершить ошибку в ее присутствии", говорит Хаус о выдуманной бабушке. Он еще не готов посмотреть в глаза Отцу, и заменяет его защитной женской фигурой.
"Я боялся, что подумают, что это я что-то сделал не так". Вечный страх Хауса, его доминирующее чувство вины, которое снова и снова появляется в сериале- при смерти Эмбер, при попытке отравления Чейза, в последней серии.

Вина Хауса это голос отца, голос жестокой совести не дающей ему покоя. Страх ребенка перед жутким наказанием, которое непременно последует за каждым неверным шагом. И если углубиться в дебри ассоциаций, это эдипальный страх перед кастрацией, по-сути настигшей Хауса. Кастрация символизируемая хромотой, как и у самого Эдипа.

Ho Хаус говорит об этом, и это второй шаг к исцелению.


Но Ева не покупается, на подобную полу-ложь. Ей нужна правда, ей нужна истина, ей необходимо, чтобы Хаус посмотрел ей в глаза, и сказал то, что не мог сказать в течении стольких лет. Это эмоциональная сторона Хауса требует признания, требует исцеления.
"Что еще я должна сделать, чтобы ты услышал меня? Чтобы не отрицал меня только потому, что меня изнасиловали?".

Если прочитать этот нелогичный, эмоциональный возглас пациентки, как возглас Хауса самому себе, вырисовывается совершенно иная картина.

Искалеченная душа Хауса просит перестать с ней бороться, просит права на существование, на законное место рядом с холодным рационалом.

Но Хаус еще не готов к этому.

"Ты получаешь наслаждение от этих разговоров"- говорит пациентка о сократовском методе в которм Хаус так хорош.
"Это просто тот тип разговоров, который мне лучше всего удается" - признается Хаус. Улыбается. И в его голосе сквозит некоторое сожаление.

Логика Хауса помогла пациентке избавиться от ненужного плода. А это значит, что обе стороны неоходимы друг-другу чтобы существовать, чтобы продолжать жить, чтобы быть здоровым.
Главная задача Хауса не избавиться от логики в пользу души, а интегрировать обе стороны. Задача, с которой он не вполне справился и по сей день.
Но это третий шаг к исцелению.

"А другой тип? Личное?" - спрашивает Ева.
"Нет ответов. Когда нет ответов, зачем говорить?" - логично обосновывает Хаус свой безумный страх остаться без ответа, без причины, без смысла.

Но глаза Лори говорят совсем о другом, и в его взгляде, обращенном на пациентку, совершенно отчетливо читается мольба: "Пожалуйста, убеди мне, что я не прав!" (Эх, почему я не умею декать капсы? Может, кто-то сможет повесить этот невероятный момент?).

Ну про то, что Лори гений, и лучше всех на свете умеет сыграть обратное от сказанного я говорить не буду, поскольку это не открытие Америки.
Но это четверый шаг к исцелению.

И Хаус не отпускает пациентку, хотя признает, что она здорова. Она еще не хочет уходить. Он предлагает ей пройтись и прогуляться. Теперь уже не она хочет говорить с ним, а он с ней. Он принял присутствие собственной души, уже не отрицает ее, и верит, что она может быть здоровой.

В парке Ева озвучивает парадоксальную потребность Хауса в знании, и в этом предпоследнем диалоге открывается вся запутанная сущность Хауса.

Смотрите, какой получается парадокс.

Хаус говорит, что у случая никакого смысла нет, а девушка требует смысла, не потому что он объективно существует, а потому что он ей необходим, чтобы жить в мире с собой. Ей необходим самообман. Хаус же ярый противник самообмана, противник всех теорий не основанных на эмпирическом опыте, всю жизнь занимается доказательством смысла, поиском причин и следствий в материальном мире. При этом всеь этот вечный поиск основан на потребности в уверенности, в невозможности жить в мире рандомальном, в котором тебя внезапно может накрыть смертельная болезнь, где ты можешь быть внезапно изнасилован случаем. И Хаус, всей своей бытностью лекарем борится с этой внезапностью.
Но и его мотивы одинаковы - он ищет покоя, он не может жить в мире где все случайно. У них различные пути, но поиск одинаков.
Ева не может не знать почему так произошло. И Хаус не может не знать. Ведь это грозит ледянной ванной.

Я могу ошибаться, но мне кажется, что единственный раз за всю историю сериала, Хаус говорит, что ему интересно, что ЧУВСТВУЕТ пациентка.
И это удивительно, потому что впервые Хаус позволяет почувствовать себе самому. Не знать, а чувствовать.
"В тебе что-то есть - отвечает она на вопрос, почему выбрала его- ты тоже ранен".

Две израненных части одного Хауса делают вместе пятый шаг, и Хаус признает в бабушке отца.

Он пускает в свою душу страх, снимает защиту логики и уже готов к "обработке" собственного травмирующего опыта.
И только тогда Ева может начать говорить.
Когда падают защиты, подсознание получает определенную свободу и конфликт уже не так страшен. Можно жить дальше, можно перестать бороться с самим собой.

Хаус говорит.
Ева говорит.
Обе частицы находят контакт.

А если уж совсем перегнуть палку и удариться в дичайшее анализаторство, тогда можно уловить доказательсвто моих предположений и в следующей сцене.

Старик, которого лечила Кемерон, умирает. И возможно, этот старик символизирует призрак отца Хауса, призрак, который Хаус наконец отпустил на волю. И это первая смерть отца.

В финальной сцене, Хаус беседеует с Кадди и Уилсоном. Кадди счастлива, что Хаус спас пациентку. Но Хаус по прежнему трезв, и ложных надежд не питает. Он знает, что это были лишь маленькие шаги к исцелению, что все у него впереди, и тень Эмбер ему не избежать.
Но поразителен сам по себе даже малюсенький результат этой самотерапии.
Огромный шаг для Хауса, огромная перемена, что и говорит Кадди.

"Тогда зачем ты...?", спрашивает Уилсон засомневавшегося в собственных успехах Хауса.
"Потому что я не знаю".

И это шестой и последний, самый гигантский шаг.

Хаус позволил себе не знать.