О сложных героях

[greg-house-ru]

Еще одна статейка из блога Дорис Иган, сценаристки "Хауса". На этот раз о "сложных" героях. Речь, в общем-то, не только о "Хаусе", а о литературных и телегероях вообще, но поскольку в качестве одного из примеров Дорис рассматривает Уилсона, будем считать, что это тут не оффтоп. Уж очень мне хотелось эту статью выложить: толково, на мой взгляд, написано.


«Сложными героями» я называю таких героев, которые не умещаются в рамки зрительских ожиданий. К ним всегда прилагается «но». Ганнибал Лектер, например, – умный и культурный человек, но серийный убийца. Вернее сказать, он серийный убийца, но способен поддержать беседу об искусстве эпохи Возрождения, истории и психологии. Что должны думать зрители? Должен ли он вызывать в них любовь, ненависть или страх? Если в конце концов его арестуют или убьют, возрадуются они, или будут расстроены?

Конечно, во многом это в руках творца. Можно создать героя, который будет интересным и ярким, наделить его горами острот (потому что у вас, писателя, достаточно времени, чтобы придумать их дома) и, если потом сказать зрителям, что когда-то он был вампиром, бессмертным, или падшим ангелом, несущим ответственность за смерти тысяч людей, то аудитория с легкостью пропустит подобные детали мимо ушей. Эти события случились за кулисами, понимаете, и поэтому это чисто рациональное знание. А на сцене они видят человека остроумного и отважного и за эти качества пойдут за ним куда угодно.

Раскрою секрет: даже сознавая, что это немного нечестно, я сама время от времени использую такой прием. Но когда я впервые задумалась над этими вопросами, то поняла, что, смотря на таких героев или читая о них, всегда чувствую некоторую неудовлетворенность. Меня не покидает мысль, что если бы история была рассказана по-другому – если бы они вернулись назад и начали рассказ с какой-нибудь симпатичной юной девочки, которую убивают вместе со всей ее семьей, – добрая часть аудитории не пошла бы за убийцей в новую жизнь.

Однажды, просто из любопытства, я начала свою повесть с того, что главный герой убивает невинного человека. И как же я была довольна, когда люди говорили: «Не думал, что такое произойдет, но к концу второй главы я был уже полностью на его стороне!» Вот это, подумала я, заслужено. Я ничего не утаивала от читателя и не скрывала серьезные вещи за легким тоном повествования. (Правда, это не спасло книгу: она так и осталась незаконченной; мой редактор спрашивает о ней раз в год. Бетси, если ты читаешь эти строки: я до нее доберусь. Через два года у меня, возможно, появится немного свободного времени&hellip Поймите меня правильно, говоря «нечестно», я не критикую. На самом деле я сама большая поклонница героев вроде Спайка или Митоса и всяческих темных лордов со страданием во взоре и нечистым прошлым. Но таким людям, как я, тесны рамки архетипов.

Употребляя слово «сложность», мы на самом-то деле говорим о привлекательности. На тему того, должны ли все герои быть привлекательными и что вообще такое привлекательность, можно написать сочинение, и в это я сейчас углубляться не буду. Чаще всего большинство писателей хотят, чтобы их героев, по меньшей мере, оценили, и я говорю о практической стороне: за то, как они описаны, а не за то, что они сделали и когда. Лично я должна любить своих героев, даже серийных убийц, иначе не смогу отдать им должное при написании произведения. К счастью, в мире литературы любовь автора скорее всего передастся и читателю, потому что он воспринимает героя через авторский взгляд. (Я, конечно, обобщаю, но мне доставляет огромное удовольствие видеть, как легко авторское умонастроение передается читателю. Будто наблюдаешь, как кирпичики вселенной ложатся на свои естественные места. Над этим не нужно специально работать, не нужно стараться. Это происходит само собой! Что может быть лучше?)

В кино и на телевидении этот тесный контакт двух восприятий, писательского и читательского, отсутствует, а потому герою уже не все так просто сходит с рук. Открывается мир неопределенностей. Приходится думать над тем, как твоя любовь будет передана зрителю, а ведь привлекательность – совсем не рациональная штука. В конце концов, важно ли, какую часть истории вы расскажете вперед? Есть ли разница, покажете вы благородный поступок героя до или после того, как он поведет себя неподобающе? И что произойдет, если намеренно ввести оттенки серого? Как поймут это зрители без чуткого руководства рассказчика?


Тут я должна, прежде всего, сделать паузу и сказать, что, всегда, когда мы допускаем примесь серого, какая-то часть зрителей этого не примет. Оттенки серого создают когнитивный диссонанс, который пронизывает историю и отваживает некоторых людей так же, как ультразвуковые сирены отваживают мышей и сурков. Раздается пронзительный вой, и люди вдруг вспоминают: «Ой, мне же еще белье погладить нужно!» Мой первый совет: отпустите этих людей. Они все равно не ваша аудитория. Интереснее другой вопрос: когда вы расстались с той долей зрителей, что не выносит этических вопросов, кто же остается и какие мысли посещают их во время просмотра?

К счастью для нас, большая часть зрительской аудитории все же любит этические вопросы (иначе Дэвид Келли не снял бы ни одного сериала). Сложность для сценариста начинается тогда, когда эти вопросы воплощаются в герое, потому что герои, как и семьи, друзья и любимые, взывают к нашим животным инстинктам. Мы их любим и поддерживаем независимо от того, какие ошибки они совершают! Таковы уж мы: герои, к которым мы привязываемся, становятся частью нас, частью того, что нас характеризует, – и так рождаются и разделяются фэндомы.

Некоторые вопросы просты. Например, Макс убивает Бена, своего любимого поверженного давно потерянного «брата» в конце серии "Pollo Loco" «Ангела Тьмы». «Будут ли зрители любить ее, если она это сделает?» (Вы не представляете, как часто этот вопрос задается на телевидении. Обычно он сопровождается пометкой «Проясните это место, пожалуйста». Недавно один сценарист сказал мне: «Было бы здорово хоть раз получить пометку «Пожалуйста, сделайте это место менее однозначным» – и мы оба начали истерично смеяться.) Я ответила: «Они полюбят ее только сильнее». Как можно ее не полюбить? Когда это зрители отворачивались от героя, совершающего душераздирающее деяние? Или в «Агентстве», когда Стайлз слишком поздно узнает, что человек, которого он убил, был невиновен. «Зрители возненавидят его, если он так сделает!» Я, скрипя зубами: «Они полюбят его сильнее!»

Джеймс Кирк позволяет Эдит Килер броситься под грузовик. Баффи посылает Ангела в ад. Мы любим их сильнее!

Много лет назад один мой знакомый сценарист создал пилотную серию научно-фантастического сериала о том, как группа кадетов звездной академии застигнута войной где-то на краю галактики. На корабле нет действительного командования, и экипаж узнает, что один из них – предатель, которой при первом же удобном случае будет давать наводки врагу. У команды нет возможности охранять его беспрерывно. Они признали его виновным, но на корабле нет командующего, чтобы вынести приговор. Старший по рангу кадет соглашается, что изменник должен быть казнен ради всеобщей безопасности, и говорит, что возьмет на себя эту ответственность и ношу. После этого он идет в каюту предателя и обнаруживает, что тот очень кстати совершил самоубийство. В этот момент все, кто смотрел серию, почувствовали раздражение: какой легкий выход из сложной ситуации! Он вышвырнул вас из истории и громогласно объявил: «Это сделал сценарист». Почему это произошло? Потому что телеканал отказался запускать пилот до тех пор, пока историю не переписали так, чтобы кадет не должен был никого казнить. «Зрители не полюбят его, если он это сделает». Конечно, тот факт, что он этого не сделал, стал последней каплей и для зрителей и для критиков; пилот провалился.

В примере выше на самом деле не было опасности, что герой станет «трудным» – т.е. неоднозначным, потенциально способным вызывать неприязнь своими поступками. Как я уже сказала, некоторые вопросы просты.

Другие – куда более неоднозначны и запутаны. Особенно (и это может показаться алогичным) когда речь идет не о жизни и смерти. Я уже сказала, что однажды начала роман с того, что мой главный герой убивает человека; а вот ellen_kushner утерла мне нос в своем мире Риверсайд («На острие клинка», «Падение королей», «Преимущество меча». Один из главных героев романа «На острие клинка» – Алек, ученик с таинственным прошлым и любовник одного из лучших фехтовальщиков на свете. Так вот, в мире, где любая необдуманная фраза может привести к дуэли и смерти, что делает Алек? Он провоцирует людей. Намеренно. Постоянно. «Просто не понимаю, что Ричард в нем находит, – ворчала я себе под нос. – Этого мальчишку надо отшлепать». И все же это не совсем правда: я смогла почувствовать его привлекательность. В сиквеле «Преимущество меча» Алек становится богатым герцогом, и размах чинимых им беспорядков возрастает пропорционально. Но вот молодая девушка, с которой он едва знаком, изнасилована женихом. Ее семья говорит ей не валять дурака – это отличный союз, насильник просто упредил свадьбу небольшим «объятием». Мол, ерунда. Вы представляете себе будущее, которое будет у нее с этим человеком, и думаете: «Уж когда Алек об этом услышит, он-то поймет, что это не ерунда!»

Потому что на самом деле в Алеке есть место и для этого.

Кашнер делает с ним гораздо более опасную вещь, чем дурные поступки, которые я придумывала для своих героев. Алек едва ли невинная жертва, попавшая в тяжелую ситуацию. Он именно таков: человек, с которым вы, возможно, в реальной жизни и общаться не захотите. Он легко может вступить в перепалку и вербально оттяпать вам голову, потому что в этот день в дурном настроении. Я не смогла бы с ним жить. Но я вынуждена его уважать, и понимаю, чем он заслужил любовь Ричарда. Я понимаю, его логику и вижу, что он состоит из смеси слабостей и пороков. И все это вместе делает его героем. Да, он упрямый засранец, ну и что? Это качество может служить героизму не хуже, чем любое другое. Он – герой, потому что иногда он понимает, что нужно действовать, и у него есть воля действовать.

Или, говоря иначе, «упрямый засранец» – это сильная сторона Алека.

Вот такие вещи куда более рискованны с точки зрения реакции аудитории. Зрители чувствуют свободу принять такого героя или покинуть его, так же как они принимают и покидают людей в реальной жизни. Тут мы вступаем на гораздо менее предсказуемую почву.

Здесь вновь можно вернуться к рассказанной мною шутке: «Пожалуйста, сделайте это место не таким однозначным». На телевидении продать Алека было бы куда сложнее, чем в книге, – придется брать на его роль красивого и харизматичного актера (что, кстати, будет правильным выбором). Говоря «продать», я имею в виду продать не телеканалу, а зрителям. Десятки лет упрощений, сведения всего к дуализмам – правый/левый, черный/белый, друг/враг – отучили нас воспринимать полный спектр, во всяком случае, на ТВ.

В «Звездном крейсере «Галактика» президент Лаура Розлин узнает, что в священной книге говорится о вожде, который погибнет прежде, чем его люди придут в обетованную землю. Розлин сама умирает от рака и подходит под описание на удивление точно. Ее священник убежден, что она и есть предреченный вождь; точку зрения же самой Розлин мы узнаем не сразу. Мы видим, как она принимает эту информацию. Мы знаем, что она умная, рациональная, учтивая женщина, умеющая оценивать ситуацию с точки зрения политики и логики. Но что для нее значит религия?

Когда власть Розлин оказывается под угрозой и женщину заключают в тюрьму, группа высокопоставленных фундаменталистов из правительства навещает ее. Она говорит им, что верит, будто выполняет священное пророчество и является лидером, который приведет их на Землю. Это поворотный момент, позволяющий ей получить нужную поддержку.

После выхода этой серии одни люди были разочарованы в Розлин потому, что она хладнокровно симулировала обращение в религию, другие – потому, что она, рационалист, так легко поверила священнику. Это был выбор одного из двух: либо Розлин уверовала на сто процентов и, следовательно, слабовольна, либо это было притворство в целях политической игры, а значит, она плохой человек.

Если бы я была на месте Розлин, я бы подумала: «Как удивительно хорошо я подхожу под описание, данное в священном тексте! В детстве я получила религиозное воспитание, но во многое ли из того, чему меня учили, я все еще верю? Может быть, это пророчество – правда, может быть, нет – над этим надо еще подумать. А пока на кону выживание человечества; мы не можем позволить Флоту развалиться из-за моего тюремного заключения. Я должна сплотить людей и повести за собой, иначе все потеряно».

Люди могут задумываться и над теми вещами, в которые не верят до конца. Политические махинации могут иметь место и из неэгоистичных побуждений. В мозгу человека может происходить много всего: он сложнее, чем переключатель «Вкл./Выкл.». Почему все это не может быть правдой?

В романе было бы просто показать мысли Розлин. В случае визуального средства информации зритель должен проделать эту работу сам, и вот незадача: мы привыкли к тому, что ответ один.

Взять Уилсона, сложного героя «Хауса». Его вводят в сериал как (1) женатого бабника (то есть предателя по определению) и (2) человека, которому нужно постоянно заботиться о других. Мне очень понравилось, что ему присущи две черты, которые обычно не сочетаются в одном герое; это придало ему реалистичность, которой мне так не хватает на телевидении. В серии «Хаус против Бога» мы узнаем, что он подвез умирающую пациентку до дома, когда ее друг не приехал, остался, чтобы помочь ей с покупками, когда увидел, что она плохо себя чувствует, а потом просто… остался. Грубейшее нарушение этики для врача!

В моем воображении Грейс обрадовалась, что он был рядом. Я попыталась себе представить, каково это, проходить через лечение рака безо всякой поддержки, зная, что умрешь. Что делать людям, у которых нет ни семьи, ни денег, чтобы нанять помощника? Возможно, ей даже приходило в голову, что это она использует его. (Хотя он ей очень нравился, и она знала, что нравится ему. Я бы употребила здесь слово «любовь», потому что оно подходит, но в нашем обществе слишком сильна тенденция трактовать его как «единственная настоящая романтическая любовь».)

Хаус, узнав об этом, называет Уилсона «эмоциональным вампиром», питающимся нуждами других. Именно поэтому, говорит Хаус, Уилсон – один из немногих онкологов, которые процветают, вместо того чтобы сгореть под гнетом своей практики. И, возможно, это правда – с одной стороны; но мы также знаем, что Хаус склонен выставлять мотивации в самом невыгодном свете. Так ли уж плохо хотеть, чтобы в тебе нуждались? Подобный стимул толкает людей вступать добровольцами в Корпус мира, становиться пожарными, рисковать жизнью ради других – посвящать себя онкологии и помогать другим людям в сложных жизненных ситуациях.

Значит ли это, что Уилсон не нарушил правила этики? Правила, которые, к тому же, появились не на пустом месте? Он предал себя, медицину и поведенческий идеал.

И, я думаю, Грейс была очень рада, что предал.

Может ли и то и другое быть справедливым? Должен ли обязательно существовать однозначный ответ?

Разве то, что он лжец-манипулятор, которому нужно, чтобы в нем нуждались, не может быть сильной стороной Уилсона? Ведь он использует ее во имя героизма наилучшим известным ему способом.

В конце серии «В поисках Иуды» Уилсон приходит к Триттеру, чтобы дать показания против Хауса. Почему он это сделал? Потому что Хаус, под длительным психологическим давлением вкупе с лишением наркотика, был на грани слома? Потому что необходимо было положить этому конец, так или иначе, и Хаус не сделал бы этого сам? Потому что он едва не разрезал девочку? Или потому что ударил Чейза? Или потому что Чейз со злости готов был сам пойти к Триттеру, и Уилсон попытался опередить его, чтобы договориться о более приемлемой сделке и снять их всех с крючка?

Почему все это не может быть правдой? Почему обязательно должен быть один «правильный» ответ? Должна вам сказать, что в реальной жизни у моих действий всегда бывает несколько причин. Беда выбора одного-единственного ответа – в том, что он загоняет персонажа в рамки. Начиная с этого момента Розлин должна быть хладнокровным манипулятором, симулирующим веру, и это умаляет героиню и ее потенциал.

Честно говоря, я думаю, что в этом виновато телевидение: оно всегда пытается найти один правильный ответ. Мы упрощаем, фильтруем и обтесываем истории до тех пор, пока все не станет максимально ясным и прямолинейным. Мы все еще настаиваем (вынуждены настаивать) на том, чтобы зрители выполняли работу по заполнению пробелов. (Вопреки расхожему представлению, я считаю, что телевидение – гораздо более активный проводник информации, нежели книга. Книга в нужный момент даст вам ответы, а лицо может оставить вас теряться в догадках.) Каждая созданная нами история идет от A к B и C, поэтому конечно, если дальше следует пробел, зрители вставят туда D. А жизнь, как нам хорошо известно, бьет со всех сторон сразу. Это, как рождение, сложный процесс. Мне бы хотелось, чтобы и телевидение стало чуть более сложным, но это означает, что нужно рискнуть и ввести «Алека из Риверсайда». Понравится ли он зрителям? Где разделительная черта, в какой момент герой превращается в «сложного» и в какой момент – в «настолько сложного, что он уже не стоит моего внимания»? (Это две разные вещи, как знают те, кто видел старый сериал “Profit&rdquo.

Некоторые вопросы просты, помните? Но только не этот.

Источник

Другие статьи и интервью Дорис Иган:
Как снимаются сериалы
Интервью о финале пятого сезона
О создателях сериала