Олдос Хаксли и Джим Моррисон в свое время гениально ошиблись, перепутав то, как будет выглядеть мир в будущем. Мир в будущем, тот, что уже наступил, – это множество окон без дверей. Выйти нельзя, можно только выглянуть. Мы смотрим наружу через окна windows, телеэкранов, автомобилей, бюрократий, телефонов, наконец, банально, квартир и офисов. Окна телеэкранов, несомненно, самые яркие, так как ведут в никуда. В большинстве случаев через этот род окон нам предлагают плацебо под видом наркотика. Порой – весьма качественную, рафинированную пустышку. Например, Lost. Но иногда происходит ровно обратное: под видом плацебо мы вдруг получаем тяжелый, тяжелейший наркотик. Лично я пережил подобное дважды. Первый раз, когда агент Купер спросил нас всех «How is Annie?» в финале «Твин Пикса». Второй, когда я впервые услышал Доктора Грегори Хауса.
Среднестатистический мужчина имеет весьма галлюциногенные представления о современной медицине. По преимуществу, для него это некое стерилизованное помещение, в котором болезненно развратные медсестры лечат похмельный синдром. В экстремуме, лучшие образцы «медодрам», такие как ER или Grey's Anatomy, ровно про это, то есть про любовь и таблетки. В свое время я решил взглянуть на пилот House M.D. с тем же фильтром ожидания. Я предвкушал очередной разврат в кровавых бинтах. С первых же серий этот телероман для меня выпал из прославленной линейки ER, Grey's Anatomy, Scrubs и прочих прекрасных образцов жанра. С первых же серий этот телероман для меня оказался где-то рядом с Bringing out the dead Мартина Скорсезе. Оба – вообще не про врачей и не про медицину, хотя и исключительно про них. Оба – чистая достоевщина. House M.D. как-то сразу растревожил экзистенциальный беспорядок у меня внутри. Я никак не мог избавиться от явного диссонанса в восприятии этого продукта. ТВ мыло, которое не то, что канонически развлекает, а, наоборот, сильно так напрягает. Скоро я понял, в чем дело. Дело было в несоответствии содержания форме. «Доктор Хаус» - это ведь еще и классический артхаус, согласно которому жизнь – это такое высокохудожественное г***но, и хуже всего в ней маргиналам, потому что они глубже других ныряют. Так вот этот правоверный почти не разбавленный артхаус предлагается в формате безопасного бульварного телевизионного чтива по вечерам в прам-тайм. Что ж, вместо разрешенного в медицине эфира функционеры Universal по неосторожности пустили нам в телетрубки пары опиума. Осознанно или случайно в сценарной идее House M.D. создатели сериала воспроизвели крайне не простой культурный архетип. Ведь, если посмотреть внимательно, House M.D. это не история «гений против нормы»; не история «великие всегда одиноки»; не история «в общество козлов можно въехать только верхом на белом осле»; и даже не история «всех убью, один останусь». House M.D. это не больше не меньше библейская история, а Грегори Хаус – библейский персонаж.
Есть одно место в мире, где учат на Бога. Это медицинский институт. Оттуда выходят специалисты, которые профессионально разбираются в смерти. Они маргиналы по определению, так как поставлены на ту границу, за которой жизнь ежедневно кончается. Они циничны, потому что знают, что с собой ничего не заберешь, и все остается на их столах. И они ранимы, так как понимают, что главные человеческие раны они вылечить не в состоянии. Это черты характера по дефолту, это амплуа, если хотите, и у Хауса все это есть, как есть отчасти и в докторе Шеппарде, и в докторе Россе. Главная уникальность, главный парадокс персонажа Хауса состоит в том, что его, возможно единственного, все-таки выучили на Бога, но при этом отняли веру. Основной движущий нерв всех событий его жизни, от которого уже следуют и визитные карточки его образа (трость, хромота, викодин, мизантропия) – это инфаркт главного героя. Грегори Хауса буквально вернули с того света. Вернули, как библейского Лазаря. Вот только вернули без единого ответа. В понимании образа доктора Хауса может помочь известный рассказ Леонида Андреева «Элиозар», в котором классик серебряного века, естественно, не канонически описывает жизнь Лазаря после его возвращения, жизнь мрачную, жизнь человека сомневающегося, богооставленного, брошенного.
House M.D. – это не притча о страхе смерти. Это притча о более глубоком страхе, который рождается в человеке, когда он перестает бояться смерти. В персонаже Хауса запечатана наша экзистенциальная тревога о том, что, возможно, возвращение Лазаря столь же бессмысленно, сколь и его уход, что так натурально описал неуравновешенный суицидник Андреев. Грегори Хаус уже умер, и Грегори Хаус еще жив – и сам Грегори Хаус не видит принципиальной разницы между этими двумя Хаусами. С ним случилось самое безысходное из того, что может случиться с человеком – опыт. Ведь опыт не оставляет надежды. Доктор Хаус со своим медицинским гением похож на игрока в покер, которому выдали флэш рояль, но сказали, что в этом турнире нет приза. Он спасает жизни, не понимая, почему он их не пускает туда. Он спасает жизни, не понимая, зачем оставляет их здесь. Недаром красной сюжетной нитью через все повествование проходит суицидальная тема главного героя. Но очевидно, что это не попытка покончить с жизнью. Это всего лишь желание изменить прошлое, чтобы вернуть себе надежду.
Именно поэтому мы так любим Доктора Хауса. Не потому, что он похож на нашего первого венеролога, который заглядывал в твои раненые глаза со словами «Помнишь такой плакат на трансформаторной будке – «Не влезай, убьет!»?». Не потому, что однажды ты уже встречал его на медосмотре в военкомате, когда похожий балагур кричал тебе вслед «В соседний кабинет пока не заходи, пусть психиатр успокоится». Мы любим его потому, что так или иначе Грегори Хаус врожден каждому из нас, и все мы в этом смысле грегорианцы. Все мы задаемся его вопросами – к чему наши любови и ненависти, уходы и возвращения, страсти и апатии. Все мы также подвешены на качелях сомнения между небом и землей. И так как даже самому великому врачу из House M.D. не удалось найти ни таблетку от смерти ни таблетку для жизни, мы вынуждены признать, что даже в исполнении доктора Хауса медицина бессильна.